Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
Конечно, столичные писатели бывали на Урале и раньше. Незадолго до войны в Свердловск приезжали С. Михалков, К. Симонов и критик Роскин. Помню остроумную живую беседу за «круглым столом» в библиотеке Дома литературы и искусства. Война уже бушевала в Европе. О войне напоминало полувоенное одеяние Михалкова и Симонова. В марте сорок первого в Свердловске побывал творец «Железного потока» — А. С. Серафимович. Он навестил Бажова в его уютном доме на улице Чапаева, 11 (Бажов встречал гостя на вокзале). Но мог ли кто-нибудь тогда предполагать, что в годину всенародных бедствий Свердловск и Урал станут средоточием крупных литературных сил!
В короткий срок свердловское отделение выросло до семидесяти членов Союза — цифра неслыханная за всю историю литературной организации на Урале (если не считать 700 «добровольцев», зачисленных одно время — в тридцатых годах — по рапповскому «призыву в литературу» в писатели. Всякое бывало…).
Мы, коренные уральцы, на первых порах совсем было затерялись в говорливой, высокоэрудированной и предприимчивой массе известных всей стране литераторов, их жен и родственников. Но так было сравнительно недолго. Между местными и приезжими писателями установился дружеский контакт, и весь период эвакуации, вплоть до отъезда товарищей домой, мы работали в тесной творческой близости, постоянно чувствуя взаимную поддержку.
По разговорам и виду некоторых приезжих можно было сделать заключение, что они собрались не ближе, чем на Северный полюс! Свердловск многим, видимо, представлялся ужасно каким далеким и холодным, глухим городом, чуть ли не с белыми медведями на улицах. (По этому поводу мы потом шутили: москвичам — если дальше Мытищ, то уже глухая Сибирь!) Но когда поостыли страсти эвакуации, все немного обжились и попривыкли, насколько это было вообще возможно в тех условиях, — настроение изменилось. Народ языкастый, язвительный, знающий цену хорошей шутке, писатели порой не прочь позубоскалить, направить стрелы иронии и в собственный адрес…
Не знаю, у кого возникла мысль создать «Литературный центр на Урале», сиречь в Свердловске. Об этом ходили разные толки. Говорили, что он якобы создан по прямому указанию А. А. Фадеева; однако последовавшие вскоре его высказывания на сей счет, во время приезда на Урал, опровергают эту версию. Есть и такое суждение, что идея создания этого «центра» исходила от Евгения Пермяка (вообще это похоже на него, надо признать, он был неистощим на выдумки). Всю жизнь считавший себя уральцем (но, сколько я его помню, всегда живший в Москве), он постоянно подчеркивал свою близость к Уралу; он и стал ответственным секретарем «Литературного центра на Урале».
Гитлер трубил о разгроме и полной деморализации, разложении Советской державы, о том, что всякая нормальная деятельность в советском тылу замерла, советская культура разваливается, что в Советском Союзе хаос и паника и ни о какой интеллектуальной жизни не может быть и речи. «Литературный центр на Урале» явился как бы ответом на эти наглые заявления зарвавшегося врага. Были даже отпечатаны специальные «фирменные» бланки, выглядевшие по тем временам весьма пышно.
В конце октября или в ноябре, точно теперь уж не помню, проездом в Свердловске побывал А. А. Фадеев. Выглядел он по-походному: в шинели с двумя ромбами в петлицах, с заветренным красным лицом. Задержался в городе не долго, однако успел поговорить с товарищами, ознакомиться с деятельностью писательской организации. И он сказал: зачем выдумывать какие-то новые названия? Есть Союз советских писателей, есть Свердловское отделение, и они должны работать, как работали прежде. Разве Московскую организацию кто-нибудь распускал? А Свердловскую упразднял? Его решительный тон и строгое армейское облачение, сочетание твердости с приветливой улыбкой импонировали, и вообще весь он такой, какой есть, всеми воспринимался как «посланец неба», призванный глаголить важную истину, ободрить, утешить. Его слова воспринимались как мнение высшего руководства.
Была организована встреча с общественностью, хотя Фадеев очень спешил — говорил: через день-два должен вернуться назад в Москву, а оттуда — на фронт…
Народу набралось — не протолкнуться. Когда вошла Форш, как всегда величественная, с только ей свойственной манерой держаться — строго и одновременно приветливо, с всегда готовой вспыхнуть улыбкой на красивом лице, все расступились, а Александр Александрович вскочил и с неожиданной для нас, провинциалов, галантностью, склонившись, поцеловал ей руку. Говорю об этом потому, что на всех это произвело большое впечатление: никогда воспитанность не ценится так высоко, как в пору испытаний. Фадеев, как мы узнали потом, ночевал в семье у Форш, в единственной небольшой переполненной комнате, вместе со всеми, на полу. Они дружили, и Форш он отдал большую часть своего «уральского» времени.
Фадеев пробыл у нас на Урале всего два дня. Осталось тайной, какое задание он выполнял — партийного или военного характера (форма свидетельствовала, что наиболее вероятно — второе, впрочем, военную форму тогда носили многие, и как было отличить, где кончалось гражданское и начиналось чисто военное?). Вскоре до нас донеслось, что бригадный комиссар А. А. Фадеев уже находится на одном из самых опасных — в период битвы за Москву — Ржевском направлении фронта.
Позднее, 1 января 1942 года, в газете «Литература и искусство» (объединенные ввиду трудностей военного времени «Литературная газета» и «Советское искусство»), он напишет:
«Сохраняя кадры искусства, правительство эвакуировало в глубокие районы страны лучшие наши театры, киностудии, столичные организации писателей, художников, композиторов… Война не вечна. Враг будет разбит. Придет время, когда мы будем строить нашу жизнь дальше… Работники искусств должны все свои знания и таланты, весь жар сердца своего отдать делу победы над врагом».
Но создать хотя бы самые минимальные условия для творчества было не так-то просто.
Союз тогда ютился (постоянное помещение — Дом работников искусств по Пушкинской улице — было занято под госпиталь) в одном коридоре с Свердлгизом. Здесь всегда толкались люди, было шумно, накурено. Здесь проходили собрания, причем те, кому не хватало места в комнате, стояли в коридоре и на лестнице. Здесь же некоторое время работал буфет, организованный Н. Базилевским и некоторыми другими товарищами. Торговлю в нем вели писательские жены Александра Александровна Ромашова и Эсфирь Яковлевна Финк. Потом для буфета было отвоевано место где-то
